Когда «Мерло» теряет вкус - Михаил Земсков

В аэропорт я доехал на такси.

3

Яркое синее небо вверху и лохматые клочья облаков под крылом самолета. Я летел на Восток, к солнцу, катившему навстречу. В бесконечной синеве неба самолет казался невероятно маленьким – детской моделькой, а движение его – бессмысленным.

Подозрительно много весточек в последнее время… На днях получил подарок от Ильи, моего хорошего приятеля, живущего теперь в Сан-Франциско. Привез его высокий, плотного телосложения американец с рыжими и невероятно кучерявыми волосами. Мы встретились на «Профсоюзной». Он вручил мне небольшую, но увесистую коробку, дежурно улыбнулся и махнул рукой, не желая вступать в какие-либо разговоры. Я развернул упаковку и достал некий гибрид фотоальбома с рамкой. Две солидных – из цельных деревянных дощечек с металлическими окладами – обложки. В передней вырезан большой овал, служащий рамкой для фотографии, к задней – прикреплена складывающаяся подставка. Внутри между деревянными обложками – несколько прозрачных конвертиков для фото. Листаешь их – и на обложке в овале каждый раз новая фотокарточка. Получается многозарядная фоторамка… Вверху надпись «Friends». Действительно, friends… Илья всегда был с причудами – передавать из Сан-Франциско в Москву, через какого-то неприветливого американца, пустой фотоальбом… Хотя бы свои фотографии туда вставил…

В связи с этим нелепым подарком от Ильи я вдруг вспомнил его рассказ о дяде-еврее, эмигрировавшем в Израиль и открывшем там прибыльный бизнес. Он шил недорогие флаги израильского государства для продажи палестинцам, которые использовали их для сжигания во время антиизраильских митингов и выступлений. Благодаря дешевизне его флаги пользовались большим спросом у палестинских демонстрантов и боевиков. Дядя исправно платил налоги, и получалось, что благодаря ему государство зарабатывало на фанатизме и пиромании своих врагов…

В тот же день, после встречи с американцем я съездил в частную галерею в ЦДХ, где выставлялись мои картины. Есть люди, смысл существования которых – добавлять несуразности в окружающую жизнь, и если вы находитесь среди них, то вам время от времени гарантированы недоразумения и мелкие неприятности. Такова Юля – администратор-искусствовед галереи. Естественно, как и все подобные существа женского пола, она разведена, и у нее есть ребенок. Она очень боится мышей, хотя ни разу в жизни не видела их вживую. У нее все получается, но только «почти». Она добрый человек, но ее доброте иногда хочется предпочесть зло. Однажды я сдуру переспал с Юлей, и она сразу решила, что ее сын – от меня, хотя ему на тот момент уже стукнуло четыре года. Возможно, она имела в виду некую обобщенную ментальную связь поколений отцов и детей… Хотя ее Олежка был милым ребенком, белобрысым, с огромными голубыми глазами, в которых читались удивление и жажда познания огромного мира.

Юлина благосклонность часто помогала мне во многих профессиональных вопросах. Обычно я не отвергал ее помощь, но и никогда не злоупотреблял ею.

Когда я вошел в галерею, первым увидел Олежку. Он слонялся по залу с сучковатой палкой в руке, и во всей его фигурке читалось: «я поиграл во все игры, какие только знает шестилетний ребенок, позанимался всем, чем только может позаниматься шестилетний ребенок, и я не знаю, что еще интересного мне теперь можно сделать в этом мире…». Юля сидела за столом в углу зала и разговаривала по телефону.

– Привет! – я махнул Олежке рукой.

– Привет! – тихо проговорил он, поднял свою палку и прокрутил ею в воздухе. Стоявшая рядом высокая и тонкая деревянная скульптура обнаженной девушки повалилась на пол, и от нее отлетела рука. Юля вскочила со стула и, положив трубку на стол, подбежала к скульптуре:

– Олег!!!

Мальчик бросил палку и разревелся.

– Эта скульптура стоит восемь тысяч долларов! – Юля тоже была готова расплакаться. Она схватила отвалившуюся руку и прижала ее к груди.

– Ничего страшного. Главное – все живы, – я поднял деревянную девушку и вернул ее на постамент.

Ребенок продолжал реветь так, что закладывало уши.

– Олежка, тихо! – не выдержав, повернулся я к нему. – Че ревешь? Не ударился же. И палки свои нечего раскидывать… Иди отнеси ее к маме в офис и положи где-нибудь на пол.

Мальчик послушно поднял палку. Деловые указания от старшего дяди и порученное задание отвлекли его, рыдания стихли. Он направился со своим разрушительным орудием в небольшой кабинет администратора.

– Он и там сейчас что-нибудь сломает… – Юля пошла за ним. Она еле сдерживалась, чтобы не надавать сыну тумаков.

Десять минут спустя мы втроем сидели в офисе. Юля с Олежкой на коленях заняли маленький диванчик. Я примостился на неудобном старом стуле и рассматривал отломанную руку. Она откололась ровно по направлению древесных волокон.

– У тебя суперклей есть? Или «Момент»? – спросил я.

– Сейчас посмотрю, – Юля усадила Олежку на диван и открыла антикварный сундучок, выполнявший роль хранилища инструментов и всякой всячины.

– Это подойдет? – она достала две маленьких упаковки старого китайского суперклея.

– Классно. Лишь бы не высохший был, – я разорвал картонно-пластиковую упаковку, открыл тюбик и выдавил немного желтовато-прозрачной жидкости – судя по виду, вполне годной.

Я принес в кабинет деревянную статую, примерил руку к светло-желтому округлому шраму – прикладывалась отлично, волокно к волокну, и даже шов был почти незаметен.

– Значит, ты считаешь, что моя выставка не провалилась? – взяв тюбик клея, я начал аккуратно (лишь бы не выдавить лишнего!) покрывать им место откола.

– Я не знаю, с чего ты вообще взял, что она провалилась, – Юля подвинула Олежку и села рядом на диван.

– Никаких продаж и договоренностей… Мало публики. Слабое освещение в СМИ. Как это еще назвать? – закончив смазывать клеем древесные волокна, я вернул статуе руку.

– Ты забываешь, что одновременно с выставкой в городе проходило еще до фига всего. К сожалению, так получилось… Мы ничего не могли сделать с датами. И с пиаром были проколы. Но это совсем не значит, что выставка провалилась. Учитывая все факторы, посещаемость можно назвать очень хорошей.

– Я понимаю. И не виню ни тебя, ни… Как его? Все время забываю, как зовут вашего нового директора.

– Леонид Анатольевич.

– Да, Леонида Анатольевича. Просто жалко упущенный шанс, – я отпустил деревянную руку, которую прижимал в месте откола. Скульптура приняла прежний вид.

– Ты – гений! – Юля радостно вскочила с дивана и пригляделась к склеенному месту: – А будет держаться?

– Должно держаться – если только снова не ронять.

– Совсем не видно! Ты просто мой спаситель, Егорка… – Юля обняла меня и поцеловала в щеку. Олежка подбежал к маме и обнял ее ноги.

Я поставил скульптуру на место. Юля с Олежкой обошли ее вокруг.

– Классно, – снова улыбнулась Юля.

– Больше никаких палок в зале! – я с наигранной строгостью погрозил Олежке пальцем и повернулся к Юле: – Кстати, как новый директор себя ведет?

– Ну-у-у, – протянула она, и улыбка сошла с ее губ, – странноватый он. Иногда кажется, что какой-то недобрый. А иногда – наоборот… Вроде нормальный, даже смешной.

– Кого смешит – тебя или посетителей?

– По-разному, – усмехнулась Юля, – непредсказуемый он часто. Честно говоря, твои работы ему не очень нравятся.

– Какая разница… Ему-то главное – их продавать.

– По-моему, потому и не нравятся, что плохо продаются в последнее время… Может, я зря сказала… – Она вопросительно подняла брови и наморщила носик, – но я просто предупредить хотела.

– Неважно… – махнул я рукой, хотя на душе стало тревожно.

– Федоров две новых работы принес – хочешь посмотреть?

– Хочу.

Мы вернулись в кабинет, и Юля достала картины:

– Он пока просил их не выставлять. Обещал через неделю еще две принести, и чтобы мы тогда сразу все вместе вывесили.

Я поставил картины на пол у стеллажей и отошел на максимально возможное расстояние к противоположной стене. Юля с Олежкой сели на диван.

Живопись Федорова мне всегда нравилась. Вроде бы обычный примитивизм, но есть и что-то особенное, притягивающее взгляд – в оттенках, в мазках…

– Мама, ты хочешь, чтобы дядя Егор стал моим папой? – услышал я шепот Олежки.

– Что за глупости?! С чего ты решил? – ответный, с наигранным возмущением, шепот Юли.

– Когда он приходит, ты все время вертишь головой.

– Я верчу головой?

– Мне он тоже нравится. А вообще-то, мам, я могу и без папы обойтись. Так что на этот счет ты не беспокойся…

Юля тихо рассмеялась.

Домой из ЦДХ я поехал не на метро, а автобусом. Пассажиров было немного. Я оглядывался по сторонам, смотрел в окно. Люди в салоне были напряжены, время от времени переглядывались. По улице однообразным потоком спешили машины. Я вдруг ощутил, что этот мир абсолютно готов к своей смерти и каждый предмет в нем пропитан ожиданием конца. Настолько, что наверное никто не удивится, если пресловутый конец света наступит в следующую секунду…